От моратория на смертную казнь до гуманизации Уголовного кодекса: необходимость цивилизованного и гуманного контекста, в котором действует правосудие, очевидна и государству, и экспертам. Почему при этом все больше россиян выступают за возврат высшей меры, проанализировало РАПСИ.

25 лет назад в эти дни решалась судьба последних смертников нашей страны. 16 мая 1996 года первый президент России Борис Ельцин издал указ «О поэтапном сокращении применения смертной казни в связи с вхождением России в Совет Европы», после главе государства предстояло рассмотреть последние прошения о помиловании.

Большинство опасных преступников смогли избежать приговора и вместо пули получили пожизненное заключение. Но некоторые остались по ту сторону закрывающегося коридора смерти: экс-президент не посчитал возможным помиловать их даже на пороге исторического этапа гуманизации уголовно-процессуальной системы. В сентябре 1996 года был расстрелян последний осужденный, получивший высшую меру. Им, предположительно, стал серийный убийца Сергей Головкин, на совести которого мучительные смерти подростков: с нечеловеческой жестокостью он изнасиловал, убил и расчленил как минимум 11 мальчиков.

Прошла четверть века. 7 июля 2021 года Конституционный суд в ответ на жалобу осужденного в 1991 году Михаила Ефремова постановил: замена смертной казни пожизненным лишением свободы является актом помилования и не может приводить к более тяжким для осужденного последствиям, об этом сообщало РАПСИ. Именно таким – наказанием более тяжелым, чем смерть – для Ефремова стало пожизненное заключение. Его жизнь, даже лишенная смысла, находится под защитой государства как одна из базовых ценностей.

Четверть века без казней

Введение моратория на смертную казнь было важным условием вступления России в Совет Европы. Сейчас многим уже очевидно: гораздо больше этот шаг был необходим нам самим, а не европейским партнерам. Нация, сама того не подозревая, как бы сказал дорогостоящий селф-коуч или психотерапевт, проработала личные границы: все что угодно, но не смерть. Жизнь священна, ее не может отобрать даже власть и общество.

Посыл такой силы обязательно превращается в импульс и вызывает цепную реакцию. С тех времен цена человеческой жизни в стране все же выросла: мы ушли от того этапа развития общества, когда «заказать» человека было – как выпить стакан воды.

Если окинуть взглядом эволюционный путь человека, то большинство ярчайших достижений цивилизации связано именно со средой, которая окружает человека – от ноговиц до современной обуви, от голубиной почты до интернета. Как сотни и тысячи лет изменили самого человека, стали ли мы лучшей версией своих древних предков – честнее, добрее, благороднее? Система правосудия и, в частности, уголовное судопроизводство – самая честная калька статуса нашей духовной эволюции. Отказ от смертных приговоров, по мнению большинства экспертов, – ни больше, ни меньше, движение к следующему цивилизационному этапу.

«Все же наше общество развивается, а развитие общества всегда предполагает его дальнейшую гуманизацию. Сам факт того, что от имени государства даже очень плохой человек будет лишаться жизни, вызывает отторжение. Лично у меня, как у адвоката, очень много аргументов против смертной казни. Идеального правосудия сложно достичь где бы то ни было, поэтому, учитывая вероятность судебной ошибки и отсутствия на сегодняшний день эффективных общественных институтов, защищающих права невинно осужденных – необходимы альтернативные методы наказания: в таком случае возможную ошибку легче исправить. У нас были случаи, когда к смертной казни приговаривали невиновных. Это страшно, государство в таком случае само становится преступником», – отмечает адвокат Алексей Михальчик.

Вероятность судебной ошибки – основной аргумент сторонников отмены смертной казни. Человек в мантии – человек, а не Бог: как всякий человек, он может ошибиться, без всякого злого умысла принять неверное решение. До поимки маньяка Андрея Чикатило за его преступления был казнен невиновный – этот факт набил оскомину, но его не объедешь по окружной дороге: такое было, и это не единственный случай. В мире число судебных ошибок, раскрытых уже после приведения смертного приговора в исполнение, исчисляется десятками.

Еще один, довольно прагматичный, довод против смертной казни приводит Михальчик: зачастую сохранение жизни опасному преступнику позволяет получить ключ к расследованию других не менее опасных преступлений. «Осужденные, отсидев несколько лет, зачастую идут на контакт со следствием и начинают выдавать информацию, или других знаковых преступлений – и такая информация может быть очень ценна для расследования других дел. В случае применения высшей меры получить такую информацию, по понятным причинам, следствие уже не сможет», – рассказывает Михальчик.

Дискуссиям о смертной казни в России – десятки лет. О недопустимости сохранения высшей меры наказания в СССР рассуждали уже в те годы, когда расстрел еще применялся. «Не расписывается ли наше государство в своей беспомощности в борьбе с преступностью, устанавливая смертную казнь за довольно широкий круг преступлений», – задается О. Ф. Шишков в издании «Смертная казнь: за и против» 1989 года выпуска. До введения моратория на высшую меру, напомним, еще семь лет: за это время мы получим новую страну, новые взгляды, установки – жизнь повернется на 180 градусов. Необходимость преодолеть эту эволюционную пропасть – от человека, ищущего возмездия, до человека, который может позволить себе быть милосердным, была понятна многим уже тогда.

Смертная казнь как лекарство от страха

Впрочем, с экспертами согласны не все – совсем не все. Почти половина жителей страны – 41% – по данным недавнего опроса «Левада-центра», выступают за возвращение к смертной казни «как это было в начале девяностых». И, как говорят опрошенные РАПСИ эксперты, с каждым годом число россиян, одобряющих высшую меру, растет. Чем вызван такой огромный, полярный, разрыв между солидарным мнением экспертов и тем, что думают люди – остается только предполагать. Налицо парадокс: россияне боятся смерти, боятся тюрьмы, но при этом выступают за смертную казнь.

«Согласно опросам общественного мнения, страх перед тюрьмой стоит на втором месте после страха смерти. А страх перед колонией для пожизненно осужденных? По-моему, он фактически равен страху смерти. Ведь те, кто там сидит, навсегда лишены главного права – распоряжаться своей жизнью…», – пишет в послесловии своей новой книги «Град обреченных» правозащитник, журналист, член ОНК Москвы Ева Меркачева.

Меркачева побывала в каждой из семи колоний для пожизненно осужденных, в своей книге она приводит беседы с самыми опасными преступниками России – убийцами, лидерами преступных группировок. Мы боимся их – и это естественная реакция законопослушного человека. Боимся того места, где они содержатся, боимся самой тюрьмы как понятия.

Возможно, именно этот внутренний страх и есть причина, почему мы так цепляемся за образ смертной казни, почему не можем оставить его в прошлом. Выступая за высшую меру для опасных преступников, мы словно поглаживаем свой страх, увеличиваем дистанцию между ним и воплощающим его образом – преступником. Пусть злодей скорее исчезнет с лица Земли – тогда появится иллюзия, что нас это все не касается, что нам не грозит оказаться ни на месте его жертвы, ни в роли его сокамерника. Расстрелять – значит вырезать из сознания. Сознания общественности, прежде всего.

«Есть феномен: в то время как растет число людей, выступающих за смертную казнь, увеличивается и число тех, кто не доверяет правоохранительной и судебной системе. Получается, с одной стороны, люди понимают, что следствие и суд могут ошибаться, но с другой стороны – даже на этом фоне выступают за казни. Вполне возможно, что дело действительно в страхе. Еще один момент: люди, как правило, считают, что все это никогда их не коснется. Почему в СИЗО так много тяжелобольных людей – они заболевают на фоне стресса, они не могли представить, что когда-нибудь окажутся там. Это особенно касается следователей, полицейских – они думали, что являются частью системы и не ожидали, что каток проедется по ним. Кроме того, многие подследственные вели добропорядочный образ жизни или же просто не знали, что то, что они делают, является нарушением закона. Эти люди, пока не оказались за решеткой, не могли примерить на себе все это. Отсюда – некоторая отстраненность, в том числе и в вопросе смертной казни», – отмечает Меркачева.

Все мы подвержены сильным чувствам – зачастую, когда человек высказывается за смертную казнь, им движет определенный контекст, напоминает адвокат Михальчик.

«Следует понимать, что опросы об отношении к смертной казни зачастую проводятся на фоне совершения вопиющих преступлений – человеком овладевают эмоции. Даже мне, профессиональному юристу, бывает нелегко абстрагироваться от эмоционального фона, когда речь идет о страшных злодеяниях. Тогда можешь подумать – вот в этом случае, возможно, смертная казнь была бы оправдана… Но следует стремиться к тому, чтобы здравый смысл все же возобладал над эмоциями», – заявил Михальчик.

Несмотря на страх, современные россияне, совершенно точно, готовы к дискуссиям на тему тюрьмы, опасных преступников – тема уже давно не табуированная.

«Мы совершенно точно готовы обсуждать тему тюрьмы, следствия, наказаний, смертной казни. Эта тема людей интересует исторически, еще со времен ГУЛАГа: россияне смотрят фильмы, читают книги об этом. И такая дискуссия важна, людям это важно», – отмечает правозащитник и журналист Ева Меркачева.

25 лет – с точки зрения исторического контекста это примерно как пара секунд. В том, что этот шаг еще не поддерживается в стране единогласно, по сути, нет ничего не нормального: мы прямо сейчас все еще проходим этот этап – от народного суда до милосердия, от казней до человеческой жизни как высшей государственной ценности. Мы не жестокие, мы в состоянии дискуссии.

Жизнь в режиме ПЛС

Что хуже – быть расстрелянным, или навсегда заточенным в тюрьму? Осужденный Михаил Ефремов (не известный артист, получивший наказание за смертельное ДТП, а полный его тезка, осужденный еще в начале 90-х) считает, что расстрел был бы гуманнее, но он в абсолютном меньшинстве. Даже в таких местах как колония «Полярная Сова» или «Белый Лебедь» люди хотят жить, поэтому отмена смертной казни – действительно, исторический рубеж гуманизации Уголовного кодекса.

В колониях для пожизненно осужденных – всего в стране их семь – еще остались заключенные, которых должны были расстрелять. Замена высшей меры на пожизненное заключение далеко поначалу не все из них восприняли позитивно, но… спустя несколько лет меняли свое мнение. Даже в таком месте, где каждый шаг и каждый взгляд жестко зарегламентирован, откуда нет дороги назад – к первой майской грозе, звездному небу над головой, прогулке за руку – осужденные выстраивают некий свой цикл существования, отдаленно напоминающий нормальную жизнь.

В таком случае возникает вопрос: соразмерно ли такое наказание для убийц, маньяков, лидеров бандитских группировок? Они пытали, насиловали, убивали – их жертвы, среди которых и дети, умирали в муках, а они дышат, делают зарядку по утрам и смотрят новогоднее обращение президента. Фрагмент из беседы Меркачевой с «битцевским маньяком» Александром Пичушкиным, отбывающим пожизненный срок в колонии «Полярная сова»:

«Убитые? Снятся. Во сне удивляюсь, почему они остались живы, веду с ними те же диалоги, что и вел в реальной жизни, а потом убиваю. Нет раскаяния, говорю же вам. Если бы меня сейчас выпустили, первым делом я убил бы пару человек, чтобы стресс снять, изнасиловал бы женщину, выпил водки. А дальше как карта ляжет. Все ваши религии лживы. Миром правит зло. Я смотрю на вещи реально…»

На счету пожизненно осужденных – страшные преступления, человеческие жизни, но и этих людей мы склонны оценивать субъективно: герою одной из главок мы желаем кары еще страшнее, чем пожизненное заключение, другому – можем даже посочувствовать.

«Есть в «Белом лебеде» узники, истории которых не пугают, а скорее трогают. Один из них – некогда легендарный советский и российский боксер, победитель Игр доброй воли, чемпион Европы, финалист чемпионата мира, четырежды чемпион России Паата Гвасалия. Его заподозрили в поджоге казино «Паллада» в Петропавловске-Камчатском в 2003 году (тогда погибло семь человек). Паата вину свою не признал, более того, как показала экспертиза, травмы рук, полученные на ринге, не позволяли ему сжать их в кулаки, то есть он не смог бы взобраться на крышу по вентиляционной шахте, неся канистру с горючим. Да и мотив звучал странно: якобы сжечь это казино он решил, рассчитывая получить постоянное место работы в конкурирующем заведении (где он пока трудился временно – начальником охраны). И все же суд вынес самый жесткий приговор – пожизненный срок. Редчайший случай: по уголовному делу в 2008 году было возбуждено производство из-за вновь открывшихся обстоятельств: свидетели вроде бы назвали имена «настоящих заказчиков и истинных исполнителей преступления». Три года шло доследование, а потом производство неожиданно прекратили…», – Меркачева описывает истории одного из осужденных, содержащихся в колонии «Белый Лебедь».

У Пааты, как и у многих пожизненно осужденных, наблюдают отклонения в психике. «Его слова подтверждают теорию, что человек со здоровой психикой никогда бы сознательно не совершил страшного злодеяния (если речь не идет о бытовых убийствах в состоянии аффекта). Но касается ли это Пааты? Что, если он сошел с ума как раз из-за несправедливого правосудия? Нет ответа», – пишет Меркачева.

Если бы в стране назначали и исполняли смертные приговоры – вне всяких сомнений, расстрел настиг бы Пичушкина, и вряд ли кто-то сильно горевал бы о смерти такого человека. В то же время, когда встречаешь рассказы о таких судьбах, как у Пааты, или, например, экс-сенатора Игоря Изместьева, за помилование которого до самой кончины боролась известнейший правозащитник, глава Московской Хельсинской группы Людмила Алексеева – начинаешь воспринимать гуманность правосудия как ценность осязаемую, понимаешь, что дает нам милосердие на уровне государства: возможность не совершить неисправимую ошибку. Если монстр должен жить для того, чтобы оставить краешек надежды невиновному – он будет жить. Там, за полярным кругом или в мордовских лесах, где больше не причинит никому вреда. Впрочем, если смотреть на заключенных с точки зрения милосердия, то никакие дополнительные аргументы и не нужны.

Эволюционная лестница

16 апреля 1997 года, уже после вхождения в Совет Европы, Россия подписала Протокол № 6 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод относительно отмены смертной казни. Хотя этот протокол Россия так и не ратифицировала, подписание его, согласно всем международным нормам, означает, что страна должна действовать в соответствии с его положениями.

2 февраля 1999 года Конституционный суд РФ вынес Постановление № 3-П, в котором признал неконституционным возможность вынесения смертных приговоров в отсутствие судов присяжных во всех регионах страны. Суды присяжных появились везде, и в 2009 году вопрос о законности применения смертной казни возник вновь – Верховный суд обратился за разъяснениями на этот счет в КС РФ, эта инстанция окончательно определила текущий статус высшей меры наказания: ни один суд страны сейчас не имеет права приговорить осужденного к смерти.

В то же время, по мнению опрошенных РАПСИ экспертов, о правовом статусе высшей меры не следует говорить столь однозначно: понятие смертной казни еще не исключено из УК. Получается, этот путь стране еще предстоит завершить: по мнению специалистов, в контексте нынешнего курса гуманизации окончательный, пусть и символический, отказ от самого понятия смертной казни – неизбежен.

«Фактически, понятие смертной казни до сих пор содержится в соответствующих статьях Уголовного кодекса, – говорит адвокат Алексей Михальчик, - хотя в текущей ситуации судьи такого наказания не назначают. Полного отказа на законодательном уровне еще не произошло, очевидно, эти изменения еще впереди».

Впереди – новый эволюционный вызов: дальнейшая гуманизация Уголовного кодекса России. Сейчас в Государственную думу внесены поправки, инициированные председателем Верховного суда России Вячеславом Лебедевым о введении понятия «уголовный проступок».

После утверждения этой нормы люди, впервые совершившие нетяжкие преступления, смогут быть подвергнуты не уголовному наказанию, а альтернативным мерам – судимости у него не будет, что снизит социальные последствия. Сейчас, даже если приговор суда гуманный и с лишением свободы не связан, судимость лишает человека множества возможностей развития – этот шлейф тянется за ним полжизни. Инициатива ВС позволит исправить ситуацию и станет важным этапом гуманизации судебной системы.

Какие еще меры позволят сделать эту сферу жизни страны более человечной, читайте в материале РАПСИ 16 июля.

Айгуль Бадикова