После неожиданного освобождения бывший заведующий сектором военно-технической и военно-экономической политики отдела внешнеполитических исследований Института США и Канады РАН Игорь Сутягин дозировано общается с внешним миром. Еще в начале августа он в первую очередь ответил на вопросы тех СМИ, что поддерживали его все эти годы. Именно так Сутягин мотивировал свои действия в почти двухмесячной почтовой переписке с обозревателем РАПСИ.

В уже опубликованных интервью Игорь Сутягин подробно рассказал о деталях "неравного" обмена в аэропорту Вены 9 июля, мало при этом затрагивая саму суть произошедшей с ним шпионской истории. Он по-прежнему утверждает, что невиновен. Прошение о помиловании, без которого появление соответствующего указа главы государства от 9 июля было бы невозможно чисто юридически, Сутягин, по собственным словам, подписал, так и не признав факт государственной измены в форме шпионажа, за которую был осужден.

Между тем вся эта история и по сей день выглядит довольно двусмысленно. Особенно после заявлений высокопоставленных американских чиновников, прозвучавших в дни обмена. Напомним, что министр юстиции, генеральный прокурор США Эрик Холдер сказал на одном из телевизионных ток-шоу буквально следующее: "У нас, как и у Англии, был огромный интерес к этим четверым людям, которые были обвинены в России в шпионаже, и мы вернули их себе". Американский вице-президент Джо Байден высказался прямолинейнее: в обмен на десять посредственных агентов мы получили четверых действительно хороших.

В интервью РАПСИ Игорь Сутягин рассуждает о поводах появления его уголовного дела, делится доселе неизвестными подробностями австрийского обмена, а также размышляет о собственных планах на будущее. Кем на самом деле является ученый – злым гением спецслужб или жертвой шпиономании – каждый по прочтении может решить для себя сам. РАПСИ, в свою очередь, этой публикацией хочет поставить точку в данной истории.

Истоки дела

- Какую дату уместно считать отправной во всей этой шпионской истории - 27 октября 1999 года?

- Все началось ещё за пару недель до того, когда была предпринята первая, как я понял позднее, попытка арестовать меня на Киевском вокзале в Москве. Но в тот раз дело до конца доведено не было. Поэтому вплотную познакомиться с госбезопасностью мне довелось лишь в десять минут восьмого утра 27 октября 1999 года, когда семь человек во главе со следователем Калужского управления ФСБ капитаном Сергеем В. позвонили в дверь нашей квартиры. Кто бы тогда мог подумать, что описываемые теперь события растянутся аж на 11 лет!

- Вы и ваши представители не единожды утверждали, что органы безопасности на первом этапе совершали непростительные ошибки. В чем, на ваш взгляд, они заключались?

-  Действительно, похоже, что соответствующие органы начали эту историю с грандиозного, как я понимаю, провала. Они абсолютно упустили то, что теперь изо всех сил называют актом, или историей, шпионажа. Внимательнейшим образом проследив все мои телефонные звонки и контакты с британской фирмой Alternative Futures, за исполнение контракта с которой я впоследствии был осуждён, всю эту информацию они к 27 октября попросту уничтожили, как не представлявшую оперативной ценности. Именно так объясняла полное отсутствие каких бы то ни было записей разговоров справка, вложенная позднее в уголовное дело! То есть чекисты больше года следили за тем, что теперь называется "шпионской деятельностью Сутягина", и сделали вывод о полнейшей её, деятельности, безобидности! Выводы напрашиваются весьма недвусмысленные. Либо нынешние чекисты – посредственные контрразведчики, негодные для выявления даже абсолютно не пытающихся спрятаться "шпионов", откровенно обсуждающих с иностранцами свою работу по домашнему телефону. Либо деятельность моя и в самом деле являлась абсолютно безобидной, почему они ничего и не предпринимали. Оговорюсь – до поры до времени, то есть до момента поступления команды.

- Почему вы уверены в этом?

- Увы, но избежать предположения о том, что в какой-то момент поступила именно команда, практически невозможно. Ещё весной 1999-го - в марте-апреле - по Москве пошли слухи о том, что Борис Ельцин решил, будто бы, сократить вдвое численность ФСБ, ликвидировав при этом значительную часть областных управлений госбезопасности. В результате такого сокращения должны были появиться своеобразные "кусты". Скажем, управление по Москве отвечало бы уже не за одну столицу, а ещё и за все прилегающие области - Московскую, Калужскую, Тульскую, Тверскую... Представляете, сколько "полетело" бы генералов, возглавлявших фээсбэшные управления в областных городах! Поэтому "империя", похоже, нанесла "ответный удар".

Предполагать такое развитие событий меня заставляет тот факт, что именно 1999-й стал годом "резкой активизации шпионской деятельности против нашей страны". По крайней мере, именно подобные фразы звучали в прессе из уст руководителей госбезопасности. Избавиться от ощущения того, что им была дана своего рода отмашка, до сих пор очень нелегко.

- В чем же заключался "ответный удар" на практике?

- В том, что каждое - без исключения, именно каждое - областное управление ФСБ билось как лев за то, чтобы доказать невозможность ликвидации именно этого отдельно взятого управления. Что для этого нужно сделать службе, чьим главным предназначением является всё-таки контрразведка? Правильно: крайне желательно в кратчайшие сроки поймать шпиона. В Калужской области, насколько я могу судить, других кандидатов на должность спасителя должностей в областном УФСБ, а по совместительству еще и "шпиона", помимо Сутягина просто не нашлось. А Сутягин был, судя по всему, кандидатурой вполне подходящей. По своей работе в Институте США и Канады Академии наук он часто контактировал с военно-морским атташатом посольства США в Москве. И при этом он ещё отчего-то считал необходимым даже те 1500 рублей, которые получал ежемесячно в качестве кандидата наук и заведующего сектором, честно отрабатывать. И если уж имел довольно обширную информацию о текущем состоянии вооружений американских ВМС, то доносить эту информацию, в том числе, и до тех, кому она более всего нужна - до наших моряков. Причем совершенно бесплатно. Если вы не помните, то конец 90-х считался вообще-то периодом крайнего финансового голода российских оборонных структур. И требовать с них ещё и денег гражданину России почему-то казалось в тех условиях несправедливым. Вы бы поступили иначе?

- Вряд ли.

- Ну что ж, значит вы - патриот. Или наоборот - предатель. Потому что то обстоятельство, что я читал лекции морякам, не требуя за это оплаты, служило в глазах прокуроров на суде в Москве одним из важнейших подтверждений совершения мною государственной измены в форме шпионажа. Они так и говорили.

- По-вашему, для обвинения хватило ваших контактов с иностранцами?

- Думаю, их наличие сыграло существенную роль. Встречаться с иностранцами и одновременно читать лекции российским морякам - ну, это же, повторюсь, явный признак шпионажа! Так, по крайней мере, сочли, как я могу судить, наши уважаемые органы. А только лишь предположение, сформировавшееся в головах людей, принадлежащих к славной когорте защитников государственной безопасности, в тех же самых головах очень скоро становится убеждением в абсолютной своей правоте. Так меня начали обвинять в государственной измене. В государственной измене, связанной как раз с моими лекциями в расположенном на территории Калужской области объекте подводного флота ВМФ России. Все обвинения на этот счет развалились самым позорным образом. До второго моего суда в Москве не дожила ни одна фраза про какую бы то ни было подводную лодку.

Но вы обратите внимание, за что именно меня до сих пор полощут всякого рода штатные и вольнонаемные защитники престижа ФСБ? За то, что я "передал секреты подводных лодок", "обсуждал методы обнаружения подводных лодок". В-общем, все "доказательства" моей вины так или иначе связаны с подводными лодками. С теми самыми подводными лодками, с которых начало - и продолжает - доказывать свою нужность Калужское управление ФСБ. Для вас это еще не достаточное подтверждение того, что люди просто борются против признания очевидного факта их профессиональной несостоятельности? Не знаю - лично мне именно такое предположение представляется самым непротиворечивым.

За то, чтобы доказать свою нужность, калужские чекисты бились отчаянно и самоотверженно. Меня в течение девяти месяцев обвиняли в государственной измене за то, что я прикреплённому ко мне аспиранту - гражданину США - для его диссертационной работы об истории советско-американских соглашений по сокращению стратегических вооружений подсунул опубликованный "Красной звездой" текст выступления первого и последнего советского президента М.С.Горбачева по Центральному телевидению. За то, что доказывал американскому военно-морскому атташе наше бесспорное право посылать в международные воды Средиземного моря корабли Черноморского флота. И это в то время, когда натовские самолёты начинали налёты на Белград. За то, что в интервью газете The Moscow Times обвинил американцев в нарушении всех международных законов за начатые ими бомбардировки Югославии.

- Получается, общаться с зарубежными изданиями опасно и сегодня?

- Ну, это лучше вы сами мне скажите. Я же не знаю - в тюрьме сидел. Но лично мой опыт показывает, что интервью любым англоязычным изданиям еще в начале нынешнего этапа российской истории вполне могли закончиться пятнадцатилетним сроком. Газета, которую я упомянул, к слову, до сих пор выходит в Москве на английском языке. В числе её соучредителей 10 лет назад были, в том числе, и американские бизнесмены. Поэтому сам факт интервью данному изданию был сочтён достаточным для обвинения в государственной измене.

Хорошо сидим

- Официальное обвинение, которое прозвучало в суде, вы также называете несостоятельным.

- Да, я и сейчас так считаю, поскольку для его формулирования были испробованы, кажется, все средства. Эксперт от Космических войск признал в зале суда, что тот материал, который был представлен ему для проведения экспертизы, разительно отличается от того что под тем же самым названием находится в показанном ему бледно-зелёном томе уголовного дела. Перечень из шести перечисленных полковником только визуальных отличий между двумя текстами и сейчас ещё хранится в архивах, он зафиксирован в протоколе судебного заседания. Эксперт от Военно-Морского Флота, капитан второго ранга Якутов, так и вовсе не нашел в деле тех протоколов допросов, по которым он дал своё заключение о секретности "переданных сведений". Надо было видеть, как он растерянно попросил у суда дать ему именно те самые протоколы. Один из адвокатов заботливо, как больному ребенку, объяснял кавторангу, что именно те протоколы тот больше уже никогда не сможет почитать. Казалось бы, налицо вполне откровенный подлог и фальсификация доказательств. Но нет, это и был один из тех методов, которым велось следствие по моему делу.

Для воплощения в жизнь этого метода как нарочно – а, может, и правда нарочно - подбирали таких людей, которые были готовы на любую глупость. Эксперт-ракетчик, полковник Леонид Килессо, за шесть месяцев - с февраля по сентябрь - успел девять раз поменять свое мнение по поводу секретности - или не секретности - одних и тех же сведений. А потом вдобавок - ещё раз изменить свой вывод в суде, и, отвечая на вопрос судьи, заявить, что все эти взаимоисключающие заключения он подтверждает и считает правильными. И ведь именно на суждения эксперта Килессо до сих пор ссылаются те, кто изо всех сил пытается доказать мое "шпионство"! Хорошо бы вспомнить тогда ещё и то, что сам Леонид Анатольевич в одном из документов вообще-то откровенно признался, что он не компетентен давать заключения по поставленным перед ним вопросам. Неважно, что не компетентен. Зато до чего удобен!

- Имеются и другие примеры?

- Сколько угодно. Уже упомянутый военно-морской эксперт обнаружил государственную тайну в книге Данила Корецкого "Основная операция", где на страницах 213-214, 360 и 369-371 рассказывается о том, как без помощи акустики наши и американцы ловили гипотетическую угнанную сепаратистами подлодку. И вот за пересказ именно этой книги англичанам мне – "всякое лыко в строку" - до сих пор пеняют спасающие лицо сотрудники госбезопасности и их добровольные помощники, утверждая, что у меня-де "выведывали секретные сведения о неакустических способах обнаружения подводных лодок"! Выглядит все это абсолютной глупостью. Однако ведь всё говорилось крайне серьёзно, да и сейчас, по крайней мере, одна очень популярная журналистка настойчиво продолжает снова и снова повторять, как заклинание, про "неакустические методы". Понимаете, так упорно держаться за глупость  должны какие-то очень особенные люди!

- Десять лет назад, в 2000 году, один высокопоставленный генерал ФСБ сказал, что служба рассматривает "дело Сутягина" как прецедентное. Что имелось в виду?

- Не стану утверждать наверняка, что имел в виду генерал госбезопасности, но одно предположение у меня есть. Дело в том, что именно отработанный на моем "деле" метод стал очень широко применяться во всех последовавших затем "делах" против ученых. Обвинения в государственной измене или выдаче гостайны за прямое цитирование выступления какого-нибудь высокопоставленного лица? Пожалуйста: вчитайтесь в обвинения новосибирских чекистов против братьев Минкиных. Им еще повезло, что процитированный ими вице-премьер Сергей Иванов почему-то все-таки возмутился, и дело закрылось за два дня. А министр обороны и советник президента маршал Игорь Сергеев стыдливо - или трусливо? – промолчал. И мне за его опубликованное 13 августа 1998 года в "Красной звезде" выступление перед журналистами на пресс-конференции в РИА Новости дали пятнадцать лет. Общеизвестные, легко доступные факты? А Валентин Владимирович Данилов за что, интересно, сидит? Четырнадцать лет, позже сокращённые до тринадцати, по обвинению 2000 года за то, что с 1992 года является предметом регулярно проводимых международных конференций!

Установка Данилова, которую он даже ещё не начал создавать для китайцев, мало того, что была прежде описана в открытой печати, так ещё и искажала картину процессов имитации воздействия факторов космического пространства на спутники. И вот за искаженную, неверную картину человеку дают почти полтора десятилетия тюрьмы. А ведь прежде в "деле Сутягина" те самые сведения, в отношении которых так метался со своими заключениями полковник Килессо, тоже, как было установлено комиссией Генерального штаба ВС РФ, не соответствовали ни реальным, ни плановым, ни когда-либо рассматривавшимся в качестве вариантов, данным. Абсолютно никаким. Снова налицо прецедент? Давать сроки за сведения, не соответствующие действительности, на основании заключений удобных "экспертов"? Да, именно так и было. В "деле Данилова" экспертами, рассматривающими вопросы, связанные, между прочим, с физикой космической плазмы, выступают М. Сычев и С. Панин, которые вообще-то прежде - в "деле профессора Бабкина" - представлялись, как узкие специалисты в области гидродинамики. То есть это как - и рыбку половить, и в космос слетать - так что ли? Или мы имеем дело со  «специалистом такого широкого профиля, что даже непонятно, в какой же области он специалист»?

"Дело" Решетина-Визира-Иванова-Рожкина. Снова экспертами выступают люди, не имеющие никакого отношения к тому предмету, по которому они дают заключения. И вот именно это и есть, судя по всему, самый важный результат моего "дела №52": отработанная, обкатанная на нём технология встала на поток. За что сидит Иван Петьков? Кто давал заключения по его делу? И каково было содержание этих заключений, их обоснованность, хотя бы корреляция со здравым смыслом? Готовятся экспертные заключения по случаю профессоров Бобышева и Афанасьева из питерского Военмеха. Они читали трижды согласованные, в том числе и с ФСБ, лекции. Обвинены в государственной измене в форме шпионажа в пользу Китая, что, похоже, уже обычным становится делом, правда? И кто будет давать заключения в этом случае? Вдруг опять Сычев с Паниным? Я бы уже даже не удивился...

Лагерь и обмен

- Сколько времени в общей сложности вы провели в СИЗО?

- Без двух недель пять лет из отмерянных мне судьей Мосгорсуда Мариной Комаровой пятнадцати. Только после этого попал в первую свою колонию. Располагалась она в удмуртском посёлке Ягул, в восьми километрах от Ижевска, и славилась просто-таки свирепым режимом. Прокурор, надзиравший за соблюдением законности в колониях Удмуртской Республики, несколько раз приезжал для разговоров со мной. И однажды так охарактеризовал ягульскую колонию: "Во всех областях и республиках России есть три режима колоний - общий, строгий и особый. И только в Удмуртии их четыре: общий, строгий, особый - и жестокий, у полковника А. в посёлке Ягул!".

В той колонии я по закону абсолютно не мог находиться, и уже через месяц меня оттуда вывезли по распоряжению надзирающего прокурора. Но интересно не это, а то, что грозный полковник А., который вообще определил меня даже не в лагерь, а в одиночную камеру, сказав "А с ним я буду сам разбираться!", за десять минут до моего отъезда из Ягула вызвал меня к себе. Там это вообще приравнивалось к походу на расстрел - потому что и заканчивалось обычно примерно такими же последствиями. Вызвал и сказал: "Слушай, я тут месяц твое дело читал. И что-то не понял - а за что тебя вообще осудили-то?". Сомнения, как видите, возникали даже у тюремных полковников.

- После осуждения вы оказались на особом положении?

- Да. Правда, засидеться на месте мне не давали. В третьей по счёту колонии - учреждении УГ-42/1 в посёлке Пирсы в Архангельске - начальник оперативного отдела (оперчасти по-старому) майор Т. как-то очень откровенно ответил мне на вопрос о некоторых, скажем так, странностях режима моего содержания в колонии: "Ты пойми, мне каждый месяц звонят из управления ФСБ и спрашивают: - Ну, и как там поживает Сутягин? - Сказать им, что ты живёшь хорошо, я не могу - мало мне после этого не покажется. Поэтому жить ты будешь плохо". Так вот и жил - не то чтобы совсем плохо, но под очень и очень плотным контролем.

- Что все-таки произошло два с лишним месяца назад?

- А 5 июля 2010 года все это почти полностью закончилось. Потому что в тот день на моё рабочее место сразу после обеденного перерыва пришёл оперативный дежурный по колонии в холмогорской деревне Данилово (учреждение УГ-42/12, это была уже четвёртая по счёту моя колония за пять с половиной лагерных лет) и ошеломлённо сообщил, что меня спешно куда-то этапируют. В это вообще никто поверить не мог. Во-первых, день был не этапный, в этот день вообще никого из колонии не вывозят, тем более что она стоит на опушке немаленького леса в 70 километрах от Архангельска, и так просто на троллейбусе до неё не доберёшься, поэтому всё приходится делать строго по расписанию. Во-вторых, такого, как мне говорили все встречаемые по дороге к отряду офицеры, за все 33 года существования колонии ни разу не случалось. Известие о моем этапировании повергло в величайшее изумление всех, причём это касалось и представителей администрации. Когда я в отряде собирал свои вещи, капитан - начальник нашего и соседнего отряда - спросил меня: "Куда тебя везут-то?". Что я мог ответить? Разве что не я себе сам билет покупал, поэтому откуда мне знать.

- Этап, как позднее стало известно, был по маршруту Холмогоры – "Лефортово".

- На обычном рейсовом «Боинге-737» авиакомпании "Аэрофлот-Норд" конвой из двух очень крепких капитанов и одного майора доставил меня в только что открывшийся терминал D аэропорта "Шереметьево". Там, прямо у самолёта, уже стоял темно-зеленый "Соболь" с автоматчиками спецназа ФСИН. Если ничего не путаю, "Сатурн", по-моему, назывался отряд - я увидел потом в глазок эмблему на рукаве одного из спецназовцев, и тюремная "Газель". В Архангельске-то, когда посреди леса в 36 километрах от города намертво сломался "ГАЗ"-автозак, меня до самолёта довозили уже на бронированном "Мерседесе" с наглухо закрытой камерой на одного-единственного заключённого. Что-то там, кстати, сломалось в вентиляции, так что дышать мне к концу дороги было откровенно нечем. Содержание углекислого газа в малюсенькой камере зашкаливало так, что у меня уже начинало плыть сознание.

- Что было дальше?

- Бесконечный, многочасовой выматывающий обыск в "Лефортово", закончившийся где-то уже под утро 6 июля. И в наступившем новом дне - совершенно белоголовый наш генерал, представившийся Александром Васильевичем, который даже не делал вид, что пытается назвать собственную фамилию. Он и сообщил мне о решении двух президентов, российского и американского, обменять "наших на наших". И мое крайнее отчаяние, накатившее ещё тогда, когда за пару часов до встречи в кабинете начальника "Лефортово" я догадался, о чём может зайти речь. Бессонная ночь, встреча с родными, слёзы, которые изо всех сил старалась сдержать, скрыть мама...

Восьмого июля в 9-30 меня вывели из камеры №68 на втором этаже К-образного "тюремного" корпуса "Лефортово", и я в одной из семи "адвокатских" комнат СИЗО стал ждать отправки в аэропорт. Ждали мы долго, в середине дня зашёл сотрудник и поинтересовался, нужно ли мне принести обед. К слову, бытовые условия в "Лефортово" хотя и чуть-чуть, самую малость, ухудшились после передачи изолятора от ФСБ в ведение ФСИН, но всё равно стоят на совершенно невероятной для российских тюрем высоте. Мне обеда было не нужно: приехав седьмого июля на свидание со мной, родные, ещё не зная, что за новость их ожидает, оставили для меня продуктовую передачу. Но в 18-30, после девяти часов ожидания, в комнату зашёл знакомый мне ещё по прежнему двухлетнему пребыванию в "Лефортово" капитан, и сообщил, что случилась какая-то задержка, команды на перевозку всё нет и сегодня уже не будет, поэтому мне придётся опять переночевать в камере. Следующая попытка была назначена на половину шестого утра следующего дня, девятого июля.

- К тому времени вас уже официально помиловали?

- Вроде как да. Таким образом, свободными людьми на следующее утро из бронированной двери "Лефортово" в маленький дворик по одному вышли четыре человека. Я был вторым, так что меня в американском, по-моему, крутомордом микроавтобусе усадили на самом последнем ряду сидений. Слева от меня сидел прапорщик с пистолетом в кобуре, справа - немолодой седоватый человек. Уже в самолёте я всё-таки спросил его имя. Он представился Сергеем Скрипалем. За ним, у окна - ещё один вооружённый прапорщик ФСИН. Два передних ряда в пассажирском отсеке автобуса имели по три сидения, так что там усадили по одному "обменянному", огородив их с обеих сторон конвоем.

В сумме, не считая водителя, в машине ехали пять вооружённых прапорщиков, капитан, устроившийся у сдвижной двери, и подполковник, занявший сидение рядом с водителем. Однако самым интересным было не это, а то, что рядом с микроавтобусом во дворе стояла ещё и "Газель"-автозак, отчего было совершенно непонятно, не предполагалась ли возможность перевозки именно в ней кого-нибудь из только что вроде бы помилованных сидельцев. Машина эта так и пошла вместе с нами прямо в "Домодедово". Броневик GMC со спецназом должен был, как было ясно из переговоров возглавлявшего тюремную часть колонны подполковника, сопровождать нас прямо от "Лефортово". Но в действительности он появился за нами уже на самых подступах к аэропорту. Неплотно задернутые шторы на окнах микроавтобуса не слишком мешали смотреть на давным-давно не виденную Москву. И хотя ехали мы какими-то незнакомыми мне окраинами, всё равно от взгляда на город, с которым были связаны 17 лет моей учёбы и работы, хотя бы немножко становилось легче. Скрипаль и двое других (бывшие сотрудники российских спецслужб Александр Запорожский и Геннадий Василенко, также помилованные президентом Дмитрием Медведевым – РАПСИ) были оживлены, что-то рассказывали. А вот мне что-то было невесело.

Веселее стало в "Домодедово", когда из вставшего за нашим микроавтобусом броневика спецназа выбрались автоматчики и оцепили стоявший у самой рулёжной дорожки "Як-42Д". Все происходившее немедленно стало напоминать одновременно операцию по перевозке особо ценных грузов и довольно дешевый фарс, потому что бежать ведь (или наоборот - нападать) никто не собирался. Да и некуда было бежать на лётном поле аэродрома! Но всё равно спецназ изготовился к пресечению именно побега: откровенно скучавшие вокруг самолёта автоматчики обращены были не вовне, откуда могли бы отражать нападение, а именно внутрь, в направлении к автобусу, в котором мы так и продолжали сидеть ещё почти полтора часа.

А потом все закрутилось гораздо быстрее. После двукратного переноса времени вылета около десяти утра подъехали несколько легковых машин, появился исполняющий обязанности начальника "Лефортово" полковник и женщина из отдела специального учета со справками об освобождении каждого из четверых. К этому времени мне окончательно стало ясно, что, по-видимому, больше никого менять не будут. В голубоватых справках мы расписались, вот только отчего-то мне и до сих пор предназначенную для меня вторую её половину никак не могут отдать, отказываясь обсуждать этот вопрос и с моими адвокатами.

- Президентские указы о помиловании вам зачитали?

- Нет, хотя я ожидал этого момента, основываясь на том, как свое помилование Владимиром Путиным осенью 2000 года описал Эдмонд Поуп. К слову, что называется, живьем документ о помиловании, а не его лишённое, собственно, президентской подписи изображение на сайте президента России, ни я, ни мои родные, ни адвокаты не видели до сих пор. Поэтому непонятно, действительно ли я помилован, или же меня банально вышвырнули из страны?

В итоге через какое-то время по хвостовому трапу "Яка" мы поднялись, так и не услышав ничего официального о своей судьбе, в самолёт. И спустя ещё минут тридцать-сорок борт МЧС RA-42446 "Владимир Коккинаки" взял курс на Вену.

В полёте нас сопровождал конвой из почти десятка офицеров МЧС в форме и в звании не ниже майора. Причем это был настоящий конвой. Они не просто сопровождали нас, а гораздо более безапелляционно, чем это делает обычно конвой ФСИН, указывали нам, как нам следует себя вести, даже где сидеть. И категорически запрещали некоторые самые простые вещи. Например, нельзя было просто подойти к сложенным в углу салона сумкам с вещами и что-нибудь достать из них. Офицеры явно чувствовали себя не в своей тарелке. На протяжении всего полёта они были крайне напряжены, определённо не понимая, как себя с нами вести. И это было вполне естественно: всё-таки охрана заключённых никогда не входила в круг обязанностей офицеров Центра проведения спасательных операций особого риска, поэтому и соответствующему опыту взяться было просто неоткуда.

- Неужели среди принимающих вас в Австрии совсем не было конвоя?

- Справедливости ради надо заметить, что на борту американского "Боинга-767-200", который принял нас в Вене, тоже была группа весьма крепкого телосложения молчаливых рослых молодых людей в абсолютно одинаковых чёрных костюмах и белых рубашках с галстуками. Они держались в сторонке, почти всё время оставаясь во втором салоне самолёта и переговариваясь только между собой. Правда, было их несколько меньше, чем наших офицеров в "Яке" - всего человек шесть. Думаю, что в отношении десятерых наших людей, прилетевших на "Боинге" из Америки, они выполняли те же функции, что и офицеры МЧС в отношении нас на борту "Яка".

Английское настоящее

- С Запорожским и Василенко пообщались?

- Совсем чуть-чуть. Уже на подлёте к Великобритании, или даже когда самолёт приземлился на авиабазе Brize Norton, не помню точно, я обратился к одному из двоих остававшихся для меня неизвестными наших людей. "Пожалуй, нам пора все-таки познакомиться! - Что ж, почему бы и нет?". Только тогда я узнал две другие фамилии - Запорожский и Василенко. Подробности о них я читал уже в британских газетах. Времени на это у меня было предостаточно.

- В СМИ сразу после обмена сообщалось, что вы оказались в небольшом провинциальном городке неподалеку от британской столицы. Это правда или вымысел?

- Это было в западных пригородах Лондона. Я именно так и рассказал своим родным, когда позвонил им – West End, как и объяснили мне англичане. Собственно, именно это и написала 11 июля газета The Sunday Telegraph, на следующий день – The Guardian. Так что это правда. В небольшой гостинице я был фактически предоставлен сам себе, встречаясь с двумя организовывавшими мой быт какими-то мелкими британскими правительственными чиновниками практически только за завтраком, обедом и ужином в небольшом обеденном зале с длинным столом человек на двадцать. Дважды за всё время появлялся более крупный деятель - представитель британских спецслужб, осуществлявший, как он мне объяснил, функции офицера связи со спецслужбами американскими, наряду с нашей Службой внешней разведки затеявшими всю эту операцию.

- О чем говорили?

- Как-то не очень заинтересованно он однажды за обедом задал мне вопрос о том, каким именно образом наши представители объяснили мне в "Лефортово" условия моего обмена и освобождения. Далее же речь вообще шла о "Мертвом сезоне" и "Семнадцати мгновениях весны". Однако быт в целом был организован весьма эффективно. Мне дали возможность выбрать более-менее подходящую по размеру одежду. Правда, она оказалась всё равно великовата, но ничего, терпимо. Организовали посещение врача, осмотревшего меня. Не будучи профессионалом, судить сложно, но мне показалось, что осмотр был довольно-таки поверхностным. Первые два-три дня со мной находилась женщина-психолог. Однако затем она сообщила, что в психологической помощи я особо не нуждаюсь, и отбыла восвояси. Очень большой для меня радостью стало то, что на третий-четвёртый день англичане наладили для меня возможность безо всяких ограничений звонить домой. И я пользовался этим, каждый вечер по часу разговаривая с родными, адвокатом и друзьями.

- С какими пожеланиями вы обращались к принимающей стороне?

- Тревожило меня отсутствие документов об освобождении. С просьбой выяснить их судьбу я постоянно обращался к англичанам, однако в получении документов не преуспели ни они, ни американцы, которым, как мне сказали, англичанами тоже был адресован запрос. Это, а также то, что внезапно изменились планы у друзей в Лондоне, у которых я уже планировал остановиться на первое время, не давало мне выбраться в "большой мир". В итоге лишь в пятницу, 23 июля вместо запланированного понедельника я перебрался сначала в гостиницу у собора Святого Павла, где встретился со своим товарищем и соавтором в работе над книгой "Стратегические ядерные вооружения России" Павлом Подвигом, а потом и в дом в восточной части Лондона, где пока живу и сейчас.

- С планами на будущее уже определились?

- Накопившаяся за годы тюрьмы и усугубившаяся за последний месяц "журналистского марафона" усталость пока не даёт очень детально обдумать свои дальнейшие шаги. Конечно, я рассчитываю в ближайшее время оказаться в Обнинске. Пока же мне видится ясно только один, но самый важный, пункт. Мне нужно навёрстывать украденное у меня время, которое при ином развитии событий я бы с пользой использовал на создание и укрепление благополучия своей семьи. Увы, моральных сил на то, чтобы уже начинать вести какие-то конкретные переговоры о трудоустройстве, все не хватает, да и трудно это делать из-за границы.

- Есть предложения?

- Пока – только здесь, в Англии. К примеру, мне заказана серия статей для сайта BBC. Есть не до конца конкретные, но все же предложения о сотрудничестве из Норвегии и Берлина. Из нашей страны я пока, к величайшему моему сожалению, получил только массу предостережений против любых попыток вернуться домой да несколько угроз с самым недвусмысленным обещанием расправы. К слову, уже здесь работающие в Лондоне россияне весьма откровенно напоминали мне о судьбе отца Александра Меня, а также приводили в пример еще несколько подобных случаев. Получается, у нас в стране сейчас никто не гарантирует защиту граждан от патриотически настроенных убийц? В любом случае свои планы я продолжаю формировать, ожидая, в том числе и того момента, когда российское государство, наконец, выполнит определенную законом функцию и вручит мне ли, моим ли близким или адвокатам документы об освобождении. Но в Россию я приеду точно.

Беседовал Владимир Новиков