Снимки, сделанные немецкими военными во время оккупации СССР, являются важнейшими свидетельствами геноцида советского народа. РАПСИ анализирует, какую практическую роль играла фотография в идеологии машины уничтожения и какое значение эти материалы могут иметь сегодня для судебных слушаний по делам о преступлениях военного времени.
В 1990-е годы в области гуманитарных исследований произошел «иконический поворот», главным следствием которого стала переориентация внимания с текста как основного источника информации на визуальный образ. Сейчас уже очевидно, насколько огромное значение это может оказать на процесс раскрытия преступлений геноцида против советского народа.
Изменение статуса визуальных изображений позволило обратиться к совершенно особенному в силу своей способности «проговариваться» документу – любительской фотографии солдат вермахта. Эти снимки демонстрируют нам реализацию идеологии Третьего рейха по истреблению советских людей на оккупированных немцами территориях и жестокость повседневной ситуации. Что самое страшное, мы видим, как она проникала в сознание рядовых немецких солдат, чьи фотографии демонстрировали уже искаженное восприятие действительности и творимых в отношении мирных жителей зверств. Объем собранных на сегодняшний день фотоснимков (а это более четырех тысяч единиц и их число постоянно растет), позволяет составить по-настоящему глобальную картину событий.
Что же конкретно нам дает анализ этих фотографий? В первую очередь открывается истинное отношение немцев к советскому народу и тот его образ, который формировался во время военных действий против СССР.
Доподлинно известно, что фотография была одним из инструментов пропаганды нацисткой политики геноцида. Ее идеологи хорошо представляли себе силу воздействия визуального образа, способного при правильной подаче придавать значение нормы и правомерности даже откровенно античеловеческим действиям. По этой причине поощрялась трансляция образа уничтожаемого нацистской армией народа в немецкий тыл.
Безусловно, речь идет о таком образе, который позволил бы оправдать творимые преступления. Такие снимки печатались в нескольких экземплярах и служили «валютой» среди солдат, их отправляли родным и близким, ими обменивались с сослуживцами, впоследствии через любительские фото-клубы они могли быть опубликованы в печатных изданиях. То есть круг тех, кто мог их видеть, был достаточно большим.
Процесс фотографирования всегда предполагает некоторое возвышение фотографа над объектом съемки, и в случае с любительской съемкой, которую вели немецкие военные, это свойство было использовано в полной мере.
На снимках мы видим разруху, полный упадок жизненного уклада, грязь и совершенно нищее, подавленное мирное население. В кадре часто оказывается подмечено отсутствие обуви, неопрятность одежды (она рваная, часто не соответствует размеру). Это не портрет врага, с которым можно вести бой на равных, а «унтерменши», которые вызывают у смотрящего лишь чувство брезгливости и неприязни. Их облик резко контрастирует с немецкими военными, которые позируют одетыми по всей форме.
Объектом съемки часто становились пленники немецких лагерей и полностью отчаявшиеся мирные жители оккупированных территорий. Сломленные и униженные советские люди были вынуждены собирать дикорастущие съедобные растения или питаться падалью, чтобы выжить. И все это с естествоиспытательским интересом и безжалостностью фиксирует фотография.
Разумеется, такие условия были частью практики повседневного истребления избыточного числа заключенных и выживших на захваченных землях. Но доведенные голодом почти до первобытного состояния прежде полноценные члены советского общества, будучи запечатленными на снимках, преподносились зрителям как доказательство правомерности зачистки оккупированной территории от «дикарей». Последствия военных действий, изуродовавшие быт мирного населения, были поданы как норма советской жизни и для мирного времени. Таким образом, посредством фотодокументов оправдывалось избыточное и противозаконное даже по меркам военного времени насилие вермахта.
Фотография в силу своей природы фиксирует все, что оказывается перед ее объективом, поэтому она иногда сообщает зрителю больше, чем хотел бы сказать ее автор. Исследователь фотоархива Георгий Шепелев, анализирующий один из снимков, очень тонко отмечает несоответствие обозначенного в подписи статуса казненного как «партизана», присутствие целых шести военнослужащих, осуществивших расправу, и облика их жертвы: у этого крестьянина даже не были связаны руки, по всей вероятности, в силу полной его беспомощности перед лицом своих убийц.
Одновременно фотография для современных расследований геноцида советского народа служит маркером замалчивания преступлений по отношению к мирному населению СССР. При сравнении фотодокументов и свидетельств очевидцев о проводимых в середине 1941 года авианалетах, когда уничтожались целые колонны бегущих от войны мирных граждан, оказывается, что на снимках зафиксированы в качестве жертв только советские солдаты и военная техника. Такая редактура действительности сегодня безусловно выступает отягчающим фактором нацистской политики истребления советского народа.
В целом даже благодаря уже имеющимся в распоряжении исследователей снимкам фотографов-любителей очевидно, насколько глубоко военнослужащие вермахта были пропитаны идеей тотального уничтожения населения на оккупированных территориях СССР.
Однако огромное число фотосвидетельств пока хранится в частных коллекциях и в семейный архивах, владельцы которых не спешат обнародовать причастность своих семей к преступлениям военного времени. Их обнаружение и анализ может рассказать нам еще больше о повседневных практиках по истреблению людей, об убийствах и пытках, и помочь в идентификации жертв, фотографии истязаний которых на сегодняшний день оказываются единственными свидетельствами об их судьбе.
В дальнейшем эти фотоматериалы можно будет использовать в суде при рассмотрении новых дел о геноциде. С их помощью можно воссоздать объективную картину происходящего на оккупированных территориях и подкрепить документально те случаи, о которых не сохранилось никаких свидетельств, кроме частных воспоминаний очевидцев.
