28 ноября 2017 года Большая палата Европейского Суда по правам человека вынесла своё постановление по делу «Мерабишвили против Грузии», до сих пор весьма резонансному для всего грузинского общества. Заявитель, который был министром внутренних дел и премьер-министром Грузии, по настоящий момент лишён свободы. В постановлении по этому делу суд разъяснил и развил свои подходы к толкованию и применению статьи 18 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, согласно которой допускаемые Конвенцией ограничения прав человека «не должны применяться для иных целей, нежели те, для которых они были предусмотрены».
Ранее суд устанавливал нарушения статьи 18 Конвенции в единичных делах, если заявителям удавалось доказать политическую мотивированность своего уголовного преследования, в частности, применения мер пресечения, связанных с лишением свободы. Однако для этого требовались прямые доказательства «иных целей» властей. Таким доказательством, например в деле «Гусинский против России», стало соглашение, подписанное министром Лесиным, согласно которому заявитель обязывался продать принадлежащие ему акции в обмен на прекращение уголовного преследования, а в делах «Луценко против Украины» и «Тимошенко против Украины» суд придал решающее значение формулировкам ходатайств правоохранительных органов, обосновывающих необходимость содержания заявителей под стражей и удовлетворённых украинскими судами.
Вместе с тем складывавшуюся практику вряд ли можно было назвать ясной и последовательной, и Большая палата в постановлении по делу Мерабишвили прямо признала необходимость её разъяснения. Именно Большая палата в соответствии с Конвенцией занимается серьёзными вопросами толкования её положений, её задачей является формирование правовых позиций, которым должны следовать иные составы (палаты, комитеты, единоличные судьи) суда. Постановление от 28 ноября 2017 года стало первым решением суда на уровне Большой палаты, в котором подробно разъяснены вопросы толкования и применения статьи 18 Конвенции, поэтому оно задаёт основные параметры страсбургской практики по этому вопросу на годы вперёд.
Большая палата разъяснила, что 18-я статья может применяться вместе с другими статьями Конвенции, гарантирующими субстантивные права. В этом смысле методология применения статьи 18 Конвенции близка подходам суда, сформировавшимся в связи с применением статьи 14 Конвенции (запрет дискриминации), с той только лишь разницей, что вопрос применимости статьи 18 Конвенции встаёт лишь в отношении тех прав, которые в соответствии с Конвенцией могут быть правомерно ограничены. Например, статья 18 Конвенции не может рассматриваться во взаимодействии со статьёй 3 Конвенции (запрет пыток), так как это право является абсолютным и не подлежит никаким ограничениям.
Статья 18 Конвенции нарушена в том случае, когда власти ограничивают гарантированное Конвенцией право заявителя (например, гарантированное статьёй 5 Конвенции право на свободу и личную неприкосновенность) в основном не по той причине, которая предусмотрена Конвенцией в качестве правомерного основания ограничения соответствующего права. Как показывает уже имеющаяся практика, основное поле применения статьи 18 Конвенции – уголовное преследование, которое заявители считают политически мотивированным. При этом не стоит забывать и о других возможных контекстах, например ограничениях права на свободу мирных собраний (статья 11 Конвенции), вызванных желанием властей заглушить политических оппонентов и сократить общественное пространство для выступлений нелояльных активистов.
Ключевым для развития практики суда по делам о предполагаемых нарушениях статьи 18 Конвенции является вопрос стандарта доказывания. Понятно, что заявителям чрезвычайно трудно и чаще всего почти невозможно доказать, например, политическую мотивированность своего уголовного преследования. Большая палата суда в постановлении по делу Мерабишвили подробно высказалась по этой важнейшей теме и тут же применила свой новый подход к фактам данного конкретного дела.
Большая палата напомнила, что, во-первых, по делам, рассматриваемым судом, бремя доказывания не всегда возлагается на сторону заявителя, во-вторых, свои выводы суд может сделать не только из представленных доказательств, но и из процессуального поведения государства-ответчика, не представляющего ключевые доказательства суду, когда они находятся в его эксклюзивном распоряжении. В ряде случаев, например, по делам о смертях лиц, лишённых свободы, суд толкует неспособность или нежелание властей опровергнуть версию событий, изложенную заявителем, как доказательство её правдивости. Кроме того, выводы о фактах дела могут быть также сделаны судом из косвенных доказательств и контекста событий. Иными словами, не каждый случай нарушения статьи 18 Конвенции должен быть доказан заявителем путём представления в суд бумаги, подписанной министром, в которой сказано, что заявителя было решено арестовать, так как он являлся политическим оппонентом правительства.
Интересно, как этот подход был применён Большой палатой непосредственно по делу Мерабишвили. Суд не согласился с утверждением заявителя о том, что его изначальное задержание было политически мотивировано, несмотря на то, что он был ближайшим соратником Михаила Саакашвили и основным деятелем политической партии, находившейся и находящейся в оппозиции к текущим грузинским властям. Вместе с тем суд признал нарушение статьи 18 Конвенции в отношении одного конкретного эпизода, случившегося в декабре 2013 года, когда заявитель находился под стражей. По его утверждению, он был вывезен из тюрьмы на тайную встречу с прокурором, в ходе которой последний оказывал на него давление, требуя предоставления сведений, которые могли быть использованы против Саакашвили.
Грузинские власти эти обстоятельства отрицали. Прямых доказательств, подтверждающих свою версию этих событий, заявитель, по понятным причинам, в суд не предоставил. Вместе с тем он смог раздобыть косвенные доказательства, например, интервью сотрудника грузинской пенитенциарной службы, который рассказал о тайной встрече заявителя с прокурором, после чего был уволен. Пожалуй, центральную роль для вывода суда сыграли действия самих грузинских властей, а точнее, их показательное бездействие. Они не смогли предоставить видеозаписи с камер наблюдения в тюрьме, сославшись на то, что они были удалены. Кроме того, суд принял во внимание тот факт, что, когда заявитель (через три дня после той секретной встречи с прокурором), воспользовавшись своим участием в открытом судебном заседании, публично заявил о ней и оказанном на него давлении, власти даже не попытались провести расследование выдвинутых обвинений, а на уровне премьер-министра ушли в глухой отказ, назвав утверждения Мерабишвили дискредитацией Правительства. В связи с этим конкретным эпизодом суд пришёл к выводу о том, что по делу Мерабишвили была нарушена статья 18 Конвенции во взаимосвязи со статьёй 5.
Вместе с тем надо учитывать, что вывод о нарушении статьи 18 Конвенции в постановлении от 28 ноября 2017 года был сделан Большой палатой большинством в один голос, с учётом достаточно нетривиальных фактических обстоятельств дела Мерабишвили. Можно предположить, что суд, как и раньше, не будет в будущем легко и часто устанавливать нарушение этого положения Конвенции, хотя от заявителя теперь не будут ждать обязательного представления прямых доказательств. Как в делах о насильственных исчезновениях или о пытках в местах лишения свободы, суд будет в первую очередь оценивать объём и качество доказательств, представленных властями в опровержение версии событий, предложенной заявителем, если она является достаточно последовательной и обоснованной.
Кроме того, в духе современных подходов суда, делающего основной упор на процессуальные аспекты вытекающих из положений Конвенции обязательств государств, ключевую роль будет играть то, насколько национальные правоприменители – в первую очередь, суды – серьёзно отнеслись к основанным на статье 18 Конвенции утверждениям заявителя и насколько эффективно проверили и обоснованно отвергли их на внутригосударственном уровне. В конце концов, в обязанности адекватно проверять обоснованные утверждения о нарушениях Конвенции на внутригосударственном уровне и находит своё проявление принцип комплементарности – одна из несущих конструкций всей предусмотренной Конвенцией архитектуры европейской региональной системы защиты прав человека.
Кандидат юридических наук, адвокат Сергей Голубок
