Мифологизация справедливости, презумпция невиновности, разочарование в цивилизации права, эскалация неравенства, которая ведет к появлению "лишних людей" и перспективы развития России и мира. Анализ этих понятий стал темой пятой лекции председателя Конституционного суда РФ Валерия Зорькина, которые он традиционно читает в рамках программы Петербургского международного юридического форума (ПМЮФ).

Он провел свою мысль через дела Литвиненко и Скрипалей, вспомнил события в Белграде, Ираке, последние инциденты в Сирии, Ливии. Сквозь призму разных мировоззрений Валерий Зорькин представил суть монополярного и многополярного мира, подвел к пониманию того, что только восстановление доверия — единственный путь утверждения настоящих справедливости и права.

Мы не решились вырвать из контекста отдельные размышления председателя Конституционного суда РФ и приводим целиком его лекцию.


Справедливость — императив цивилизации права

​Jus est ars boni et aequi [1]

Цельс

Современный мир оказался на развилке, после которой развитие России и всего человечества может пойти по самым разным, в том числе и очень негативным сценариям.

В сегодняшней лекции (по своему содержанию она является продолжением моей прошлогодней лекции «Суть права») я буду говорить о справедливости как ценностно-нормативном принципе упорядочивания глобальной реальности в ее соотнесении с правом.

Эта тема сейчас более чем назрела. Мы можем однажды проснуться и понять, что того мира, в котором мы жили, больше нет.

А есть совершенно другой мир, отрицающий все то, в чём и чем мы жили. Мир, в котором стабильность и порядок, основанные на справедливости и праве, отменены. Мир, в котором народы и государства выживают в волнах всеобъемлющего хаоса, о котором великий русский поэт Александр Блок написал пророческие строки:

«Не стерег исступленный дракон,

Не пылала под нами геенна,

Затопили нас волны времен,

И была наша участь — мгновенна».

Проблема справедливости — это правовая проблема

В своей основе (т.е. в своем смысловом ядре) проблема справедливости, раскрываемая через категорию равенства, —  это именно правовая проблема. В пользу такого понимания сути дела свидетельствует уже сама этимология латинского слова «justitia», обозначающего одновременно и справедливость, и правосудие с присущими ему атрибутами равносправедливого подхода: презумпцией невиновности, состязательностью и равноправием сторон, беспристрастностью при вынесении суждений по делу, правом на защиту, невозможностью прямых обвинений при наличии лишь косвенных улик, а то и вовсе предположений и т.д.

Не менее выразительно правовая природа справедливости представлена в русском языке, где право составляет корень слова «справедливость». Язык в этом отношении мудрее нас, он смог найти ответ на вопросы, в чем же состоит справедливость и какими средствами ее добиться. Средство для достижения справедливости, которое есть в наших руках — это право.

Не вдаваясь в дискуссию, выделю наиболее значимый мировоззренческий вопрос: является ли справедливость универсальным феноменом, который представляет собой общезначимый итог рационально-логического осмысления социальных реалий, или справедливость — это явление лишь партикулярного и субъективного порядка, обусловленное представлением о справедливости того или иного социума, находящегося в определенных конкретно-исторических и социокультурных рамках.

Такая, на первый взгляд, сугубо теоретическая постановка вопроса имеет очень важные выходы на практику.

Изучая труды великих представителей западной философии, мы видели в Западе носителя рациональной трактовки справедливости как равенства, восходящей к идеям античного рационализма. В отличие от морально-религиозного осмысления справедливости, доминировавшего в русской философии, западное понимание справедливости в значительной мере носило рациональный, правовой характер и претендовало на универсальное, общечеловеческое значение. Отказываясь в конце 80-х годов прошлого века от коммунистической идеологии, мы исходили из того, что понимание справедливости как равенства, как соответствия между деянием и воздаянием, как предсказуемой и понятной каждому разумному человеку связи между трудом и вознаграждением, между виной и ответственностью и т.д., обеспечивает максимальную свободу человека.

Нас убеждали, что Запад живет по этим принципам и считает их универсальными. Однако события последнего времени сыграли для многих из нас роль разрушителя такой «уютной» картины мира, которая в результате больших совместных усилий разных стран и народов сложилась за последние десятилетия.

Ошеломляющая практика фальсификации справедливости и права

Очень показательным является так называемое «дело Скрипалей», которое, видимо, у всех присутствующих на слуху. Речь идет об отравлении в Великобритании 4 марта 2018 года работавшего на британскую разведку бывшего полковника ГРУ Сергея Скрипаля и его дочери.

Дело Скрипалей как раз показало, что если при оценке спорной ситуации отказаться от понимания справедливости как равенства, соответствия, предсказуемой и понятной каждому разумному человеку связи между деянием и воздаянием, между виной и ответственностью, между обвинениями и доказательствами и т.д., а вместо этого ориентироваться на партикулярное чувство справедливости, апеллирующее к аргументам морального характера, то легко можно получить ситуацию хаоса. Причем, что особенно опасно, — такого управляемого хаоса, когда манипулирование соображениями некой моральной справедливости, подогреваемыми игрой на чувствах страха, возмущения, сострадания и т.д., — блокирует возможность трезвого, рационального анализа.

В таком случае возникает опаснейшая угроза фактической «отмены» базовых опор правосудия, восходящего к исходному пониманию справедливости, с имманентно присущими ему атрибутами равносправедливого подхода: презумпцией невиновности, состязательностью и равноправием сторон, беспристрастностью при вынесении суждений по делу, правом на защиту, невозможностью прямых обвинений при наличии лишь косвенных улик или предположений и т.д.

Если взглянуть на дело Скрипалей с юридической точки зрения, то мы увидим, что раскрутка этого дела ловко выстроена с помощью фальсификации справедливости и права, то есть на псевдоправовой основе, заложенной еще в деле Литвиненко. Поскольку именно создание видимости полноценного правового разбирательства дела Литвиненко сформировало ту почву массовых представлений, которая далее раз за разом используется для раскручивания в Британии и других странах мира антироссийской истерии.

Люди, не знакомые с особенностями английской правовой системы, решили, что именно в ходе судебного разбирательства этого дела были выдвинуты и доказаны обвинения не только против двух российских граждан (Лугового и Ковтуна), но и против высших должностных лиц нашего государства.

Однако в действительности никакого судебного разбирательства просто не было! А было так называемое коронерское дознание (coroner's inques), то есть следствие, устанавливающее лишь факт и причину смерти. Оно было проведено судьей Оуэном, которому затем (что само по себе удивительно) было поручено и публичное рассмотрение-исследование (public inquiry), являющееся чем-то вроде журналистского расследования, по результатам которого готовится публично оглашаемый отчет.

Вот в этом-то отчете, не имеющем никакого правового значения и растиражированном всеми мировыми СМИ, судья Оуэн (на тот момент — уже бывший судья, то есть судья в отставке) и высказал все обвинения против российских граждан и высших должностных лиц государства, подстраховавшись при этом словечком «probably» (возможно) и сославшись на засекреченную доказательную базу. При этом многие СМИ до сих пор трактуют данный отчет как решение суда, вынесенное судьей сэром Оуэном, а мировое общественное мнение — от обывателей до многих политических лидеров— уверено в том, что имеет дело с английским правосудием, которому оно привыкло доверять.

Но ведь в деле Скрипалей то же самое британское правосудие использовало точно такую же неправовую схему, когда обвинение не доказано — чего стоят обвинительные обороты выступлений г-жи Терезы Мэй «highly likely» (то есть «весьма вероятно») и ее ссылки на слова сомнительных свидетелей и секретность доказательств. Обвинение не доказано — а приговор вынесен, солидарно одобрен «евроатлантическим сообществом» и приводится в исполнение.

Однако и в деле Литвиненко, и в деле Скрипалей данное грубейшее нарушение правовых норм — не единственное.

Право как справедливость обязывает к таким процедурным условиям, как предоставление обвиняемой стороне всей доказательной базы, включая самих пострадавших, фактические исходные следы преступления (то есть возможность независимо взять и исследовать радиологические и химические пробы на месте преступления и у пострадавших), возможность опроса свидетелей преступления и т.д.

В обоих этих случаях России в соблюдении этих справедливых — причем обязательных — процедурных условий было отказано со ссылкой на «секретность» и «государственные интересы».

Более того, в деле Литвиненко не был серьезно расследован ни тот объявленный факт, что следы полония были якобы обнаружены в офисе Бориса Березовского, причем их изотопный анализ показал, что у Березовского полоний оказался задолго до отравления Литвиненко. Не были серьезно расследованы и обстоятельства смерти самого Березовского — тем более с учетом того, что все люди, давно и хорошо знающие Березовского, возможность его самоубийства категорически отрицают.

И таким же образом Британия категорически отказывается от сотрудничества с Россией в расследовании дела Скрипалей. Приглашенные для рассмотрения дела эксперты Организации по запрещению химического оружия (ОЗХО) собственного расследования не проводили, а получили для анализа лишь некие вещественные доказательства, собранные (или сфабрикованные?) британским следствием.

Тем не менее представленный 18 апреля 2018 года доклад ОЗХО не подтверждает британской версии, то есть не содержит вывода о том, что отравляющее вещество, использованное в Солсбери (А-234), было произведено в России.

В полном списке нарушений международного права в деле Скриаплей и полная непрозрачность расследования, и лишение российских граждан консульского доступа и общения с родственниками (что, отмечу, делает правомерной гипотезу о том, что они попросту похищены, и не случайно от их лица с миром общается Скотланд-Ярд, устами которого они могут сказать все, что угодно).

Здесь очевидно то, что на основании откровенно бездоказательных обвинений, оскорбляющих разум и чувство справедливости, была проявлена экстраординарная солидарность ведущих стран Запада и приняты беспрецедентные меры против России. И не менее очевидно, что под информационно-дымовой завесой «дела Скрипалей» была проведена крупная агрессивная акция против Сирии — опять-таки со ссылками на ничем достоверно не подтвержденную информацию о химатаке, якобы осуществленной правительственными силами.

Но дальше — больше. Я имею в виду решение президента США Трампа — вновь беспрецедентное! — в одностороннем порядке выйти из соглашения 2015 года под названием Совместный всеобъемлющий план действий (СВПД) по ограничению ядерной программы Ирана.

Это соглашение, под которым подписалась вся «пятерка» постоянных членов Совета безопасности ООН плюс Германия, гарантировало, что Иран не реализует «военную» ядерную программу» и ставит свои ядерные объекты под постоянный контроль МАГАТЭ, а в обмен получает снятие наиболее болезненных международных и американских санкций, включая ограничения своего экспорта и импорта, а также международных финансовых расчетов. Это соглашение, исполнение которого постоянно контролирует МАГАТЭ, позволило Ирану резко увеличить темпы экономического и социального развития.

Однако 8 мая 2018 года Трамп — без какого-либо согласования с партнерами по СВПД и вопреки выводам докладов экспертов МАГАТЭ — объявил, что США располагают доказательствами нарушения соглашения Ираном, а также о введении новых санкций не только против Ирана, но и против всех компаний в любых странах мира, которые будут нарушать американские санкции. При этом Трамп сослался на новые доказательства нарушений СВПД Тегераном, которые якобы добыла разведка Израиля. Однако эксперты, изучившие эти доказательства, выявили, что они относятся ко времени ДО заключения Ираном соглашения СВПД и что в них нет ничего нового. Все другие гаранты соглашения СВПД, включая членов НАТО Великобританию, Францию и Германию, выразили резкое несогласие с решением Трампа.

Из всего изложенного следует вопрос, который, как мне кажется, в первую очередь следует поставить в юридической аудитории.

Как получилось, что мы вдруг оказались в мире, где выяснение и всестороннее исследование всех фактических обстоятельств, имеющих существенное значение для расследования преступления как уголовно наказуемого виновного деяния, или, используя понятие современной немецкой юриспруденции, «установление материальной истины по делу», — огромную часть этого мира как бы вообще не интересует? В мире, где, по выражению наших дипломатов, подозрение становится царицей доказательств?

Ответить на этот вопрос — значит понять что-то очень важное о нынешней ситуации в мире и его правовых основаниях.

С практической точки зрения речь идет о том, что мы должны оперативно выявлять ситуации, когда имидж страны дискредитируется посредством разного рода манипулятивных психотехнологий, в том числе путем подмены честного правового спора и справедливого юридического разбирательства псевдоюридическими махинациями. Наше юридическое сообщество должно научиться более четко, своевременно и грамотно переводить эти ситуации в правовую плоскость, включающую в себя судебные иски и иные способы правовой защиты. Возможно, это потребует создания специальных общественных и государственных структур, потому что проблема того стоит.

Мифологизированная «справедливость» против права

В данной связи вспоминаются слова, сказанные когда-то основателем финансовой династии Ротшильдов: «Кто владеет информацией, тот владеет миром». А сейчас специалисты говорят так: «Кто владеет средствами массовой информации, тот владеет миром».

Я привел в качестве примера дело Скрипалей для того, чтобы привлечь внимание именно юристов (и прежде всего отечественных юристов) к фальсификациям справедливости и права. Подобного рода праворазрушительные ситуации надо отслеживать и адекватно на них реагировать. Реагировать как в практической, так и в теоретической плоскостях.

Возможности для такого ухода от права готовились давно. И складывались из апробирования и закрепления последовательности применения трех основных технологий:

— предъявление доминирующими СМИ некоего события или процесса как грубейших нарушений прав человека, вопиющей несправедливости и/или опасности и предъявление обвинений «несправедливому и опасному» государству-субъекту. В том числе на основании односторонне «отфильтрованной» информации, а также фейковой или откровенно постановочной дезинформации в адрес национального и международного сообщества;

— возбуждение общества неснимаемой несправедливостью и объяснение сообществу через те же СМИ невозможности восстановить справедливость или снять угрозы правовыми методами, в том числе с использованием правовых механизмов ООН;

— формирование коалиции стран и сил, которые далее начинают «восстанавливать справедливость» или «снимать угрозу» со стороны «опасной диктатуры» без какого-либо правового мандата — как правило, под предлогом «принуждения к миру», «гуманитарной интервенции» или пришедшей ей на смену «ответственности по защите».

Видимо, одним из наиболее известных первых опытов опробования этого «псевдоправового» изобретения стали события развала Югославии, когда ведущие мировые СМИ представляли Сербию и сербов единственными виновниками конфликта и все жертвы и провокации во время войны относили на счет сербов. Так, ведущие СМИ на весь мир озвучили подробности трагедии в боснийской Сребренице в июле 1995 года, где сербскими войсками были убиты около семи тысяч и изгнаны около 25 тысяч мусульман-босняков. Но те же СМИ странным образом промолчали о трагедии Сербской Краины в Хорватии в августе того же 1995 года, где хорватскими войсками в ходе операции «Буря» (причем в присутствии миротворческих «голубых касок» ООН!) были убиты более трех тысяч и изгнаны из мест многовекового проживания около 260 тысяч сербов.

В этом же ряду находятся войны, развязанные против Ирака, Ливии, Сирии. В этом же ряду находятся рассмотренные мною выше скандальные «дело Литвиненко» и «дело Скрипалей». В этом же ряду обвинения во вмешательстве «российских хакеров» в президентские выборы в США. В этом же ряду апрельская 2018 года кампания глобальных СМИ по оправданию ракетного нападения США на Сирию под предлогом якобы примененного правительственными силами страны химического оружия, а также разрыв США соглашения СВПД по Ирану по недоказанному обвинению Тегерана в нарушениях соглашения.

Все эти и многие другие аналогичные примеры достаточно ясно показывают, что сегодня основные мировые СМИ с достойной сожаления последовательностью занимаются согласованной ангажированной фальсификацией мировой реальности в соответствии с политикой «двойных стандартов», а также объяснениями невозможности «исправить несправедливость» правовыми методами. Именно эти ангажированные действия СМИ открывают путь для реализации целей их хозяев в обход любых международных правовых норм.

Конечно, применение описанных методов ухода от международного права началось не сейчас. Однако новизна сегодняшней ситуации состоит в том, что произошедшие за последние десятилетия слияния и поглощения в сфере глобальных СМИ привели к тому, что в мире осталось всего несколько сверхкрупных медиа-конгломератов, которые можно пересчитать по пальцам и которые практически полностью контролируются США. А эта глобальная информационная (фактически — пропагандистская) олигополия кардинально меняет базовые условия информирования глобального мира о происходящих событиях.

Во-первых, из глобального информационного поля последовательно «выдавливаются» (или даже законодательно запрещаются под предлогами «защиты от информационных угроз») СМИ, способные предъявлять альтернативные «мейнстриму» факты и аналитические интерпретации. То есть лишаются голоса те, кто осмеливается думать и говорить без «единогласия» с «мейнстримом», а мир лишается возможности узнавать альтернативную точку зрения.

Мировой информационный «мейнстрим» фактически становится почти «одноголосным и единогласным». В глобальном информационном пространстве возникает (в качестве как бы новой нормы) ситуация, принципиально недопустимая и дикая с точки зрения права и демократии. Ситуация, когда в споре одна из сторон конфликта вообще не выслушивается и ее позиция не принимается во внимание.

Во-вторых, на фоне единогласия мейстримных СМИ, которые сегодня уже способны сфабриковать глобальное общественное мнение, оказываются резко облегчены манипуляции правовой базой международных действий.

Например, представляются на голосование в Совбез ООН проекты резолюций, категорически неприемлемые для части стран — постоянных членов Совбеза. А поскольку такие резолюции ветируются, то дальше разводят руками и говорят: смотрите, ведь вы каждый день видите по телевизору растущие масштабы несправедливости и угроз, а правовой способ решения проблем не работает. Но несправедливость и угрозы терпеть нельзя!

И тогда начинаются военные акции по решению НАТО или создаются самоназванные «группы друзей» Ливии, Сирии и так далее. Которые, не обращая внимания на нормы международного права, начинают вмешиваться в конфликты в своих групповых интересах.

Это не только делает глобальный мир все менее демократичным. Это одновременно неизбежно приводит к радикализации тех политических и социальных групп, которые при таких «информационных тенденциях» оказываются лишены не только «права голоса», но и «права слуха».

И это — что еще важнее и серьезнее — кардинально меняет представление многих стран мира о гарантиях собственной безопасности. Поскольку они не располагают мощным информационно-пропагандистским потенциалом глобального масштаба, они не могут — хотя бы на уровне бесспорных фактов — «прокричать» свою правду и свою справедливость на весь мир. Такие страны понимают, что они, в конечном итоге, не могут гарантировать свою безопасность ничем, кроме ракетно-ядерного потенциала и секретной инфраструктуры его применения.

Но ведь таких стран в мире подавляющее большинство! И мы сегодня, возможно, оказываемся на пороге нового этапа форсированного ядерного вооружения мира — невзирая на международные договоры о нераспространении и санкции, связанные с тайной реализацией ракетно-ядерных программ. В мире, по оценкам специалистов, уже есть около десятка стран, имеющих технологические возможности быстро — за считанные годы — обзавестись ядерным оружием и средствами его доставки на территорию противников. Нет нужды объяснять, насколько менее безопасным местом для жизни станет наша планета, если этот процесс начнет набирать скорость.

Далее, совсем не мелочь — это нарастающая в мире беспрецедентная оскорбительно-военная, а иногда откровенно «расчеловечивающая» риторика, которая сегодня звучит в адрес геополитических конкурентов не только в СМИ, но и в официальных выступлениях ведущих политических деятелей.

Такая риторика, которая уже буквально пропитывает мировой политический эфир, неизбежно повышает градус взаимной агрессивности во всех слоях общества конфликтующих стран, и в том числе — что опаснее всего! — в тех эшелонах власти, которые участвуют в разработке и реализации стратегических решений. Это не может не сдвигать всю мировую систему к повышению градуса конфронтации и рисков прямых вооруженных столкновений.

Парадоксы евроантлантической солидарности, европейского консенсуса и моральные универсалии

В современном контексте нам надо переосмыслить некоторые положения, утвердившиеся в юридической науке (доктрине) и оказывающие существенное влияние на юридическую практику.

Первое, на что я обратил бы внимание, — это тот факт, что солидарность на уровне мирового общественного мнения и политической элиты стран Запада может быть достигнута путем несложных (а точнее — просто грубых, но, как оказалось, очень эффективных) манипуляций  массовым сознанием и более сложного по своим механизмам, но в целом тоже достаточно грубого давления на политических лидеров. И этот факт ставит под большой вопрос легитимность тех современных механизмов правообразования в рамках Совета Европы, которые основаны на так называемом европейском консенсусе.

Я имею в виду прежде всего решения Европейского Суда по правам человека, касающиеся (что принципиально важно!) наиболее сложных вопросов, которые затрагивают чувствительные струны национальной идентичности отдельных государств. Подчеркиваю: речь идет не о подавляющем большинстве рядовых решений этого Суда, опирающихся на уже сложившееся понимание прав человека, а о формулировании Судом новых правовых ценностей и идей. В этих, наиболее спорных, случаях ЕСПЧ опирается на европейский консенсус, трактуя его как способ своего рода демократической легитимации своих решений. И хотя удельный вес подобных новелл в общем массиве решений Суда невелик, однако в условиях нынешней эпохи перемен он имеет явную тенденцию к росту. При этом подобные проблемы, требующие правового решения, нередко оказываются связанными с пересмотром фундаментальных культурных традиций под влиянием социальных изменений или технологического прогресса. Применительно к достигаемому в этих ситуациях европейскому консенсусу напрашивается вполне уместный вопрос: а что именно понимается здесь под консенсусом и не имеем ли мы дело с той же подменой понятий, что и в случае с как бы судебным рассмотрением дела Литвиненко?

Ведь то, что называется европейским консенсусом — это вовсе не тот консенсус, понятие которого четко определено в международном праве. Просто в сложившемся уже словоупотреблении так обозначается согласованная позиция нескольких государств, относящихся, как правило, к числу государств-основателей Совета Европы, которая выражает определенную тенденцию в развитии права. В своей прошлогодней лекции я говорил о том, что слишком вольная трактовка понятия европейского консенсуса уже сподвигла ряд государств, в том числе и Россию, на выработку собственной доктрины конституционной идентичности, очерчивающей те «красные линии», за которые  они не могут переходить под давлением подобного «консенсуса». А сегодня (т.е. с учетом дела Скрипалей) вынужден добавить, что присоединение остальных  членов Совета Европы к консолидированной позиции такого «европейского авангарда», которая все чаще выходит за рамки первоначальных правовых договоренностей государств-членов Совета Европы, во многом строится на доверии к этой позиции и на уважении к ее сторонникам.

Но о каком доверии и уважении со стороны России может идти речь после устроенного над ней судилища, которое один политический комментатор очень метко назвал «судом Линча», намекая на главного режиссера этой политической акции? Уверен, пройдет совсем немного времени, и все большее число государств, народов и отдельных людей будут так или иначе увязывать хваленую евроатлантическую солидарность в деле Скрипалей с той солидарностью «на крови», которая была продемонстрирована коллективным Западом в Югославии, Ираке, Ливии, Сирии и т.д. Такая солидарность приводит остальные государства к пониманию того, что мы живем во времена, когда понятия «государственный суверенитет», «национальное самосознание», «конституционная идентичность» оказываются в прямой зависимости от понятия «национальное достоинство».

По мере ослабления доверия, являющегося важнейшим фактором современного правообразования, государства, стремящиеся сохранить свою конституционную идентичность, будут все чаще задумываться о том понимании права, которое лежит в основе доктрины европейского консенсуса. Речь идет о понимании права как нормативной системы, базирующейся на неких моральных универсалиях, которые  трактуются как прирожденные и неотчуждаемые права человека. Хочу обратить внимание, что это не совсем то (а, может быть, даже и совсем не то) понимание права, о котором я говорил на прошлой лекции, когда ссылался, в частности, на известную формулу римского юриста Цельса из Дигестов Юстиниана: «право есть искусство добра и справедливости». Справедливость для Цельса — это не некая неопределенная моральная универсалия, а вполне определенный принцип равенства. «Jus est ars boni et aequi», — говорит он, используя для обозначения справедливости не понятие «justitia», а понятие «aequi», означающее равенство, эквивалент.

С позиций такого понимания права как искусства справедливости, определяемой через равенство, право предстает как справедливый итог договора между равными. Причем равными участниками этого договора являются все, на кого распространяется данное право, а вовсе не некоторые «равнейшие» субъекты так называемого европейского консенсуса.

А дальше встает еще один не менее интересный вопрос: может ли в принципе мораль иметь универсальный, общезначимый характер? Не скрывается ли за трактовкой основных прав человека как моральных универсалий стремление выстраивать право на европейских (т.е. региональных) моральных ценностях, которые декларируются как универсальные? Мы как-то очень легко соглашаемся с тем, что европейские моральные (пусть даже морально-правовые) ценности имеют универсальный характер. В такой позиции есть дань уважения Западной Европе, внесшей определяющий вклад в формирование и развитие права, а также признание заслуг доктрины естественного права в ее стремлении ограничить произвол законодателя, очертив некие моральные границы, за которые он не должен выходить. Кроме того, мы все еще находимся под впечатлением тех ценностей, которые принесла в Европу эпоха Просвещения. Однако Запад уже далеко отошел и от ценностей эпохи Просвещения, и от христианских (и прежде всего — протестантских) ценностей Нового времени, которые могли когда-то претендовать на универсальный характер. Я имею в виду ценности равенства людей, трудовой этики, честности, скромности в потреблении, семейные ценности и т.д.

Современное общество давно вступило на путь эскалации неравенства. Согласно последнему докладу Мировой лаборатории неравенства при Парижской школе экономики, разрыв между богатыми и бедными, т.е. имущественное неравенство, растет практически во всем мире. Разговоры о том, что рост совокупного богатства (так называемого «общего пирога») распространяется, в конечном итоге, на всех, оказываются «сказкой для бедных»: нынешнее социальное расслоение чревато необратимой социальной деградацией как отдельных групп населения внутри государств, так и целых регионов мира в глобальном пространстве.
По мере усиления глобализационных процессов эта несправедливость постоянно нарастает, грозя окончательным расколом мирового социума на страны-победители, получающие основные выгоды от глобализационных процессов, и, говоря словами Юргена Хабермаса, «страны, потерпевшие поражение»[2]. Это ведет к маргинализации и депривации широких масс во многих (в первую очередь, развивающихся) странах, к росту числа «лишних людей», легко поддающихся влиянию экстремистских идей и готовых пополнять ряды террористических организаций. Причем рост социального неравенства происходит не только за счет накопленного ранее богатства, но и за счет постоянного увеличения неравенства в доходах. Одним из лидеров по этим показателям в последние годы, к сожалению, стала Россия.

Кроме того, многие экономисты (в том числе принадлежащие к либеральному флангу) приходят к выводу, что нынешняя постиндустриальная стадия капитализма, которую все чаще обозначают как «финансовый капитализм», обладает фундаментальными дефектами. Способность финансового капитала делать деньги (причем огромные и легкие деньги) «из воздуха» — из финансовых спекуляций, из торговли «брендами», из исторической ренты, получаемой от выгод мирового разделения труда и т.д. — резко усиливает несправедливость в распределении жизненных благ как на внутринациональном уровне, так и в системе глобальных отношений. Как следует из опубликованного в 2017 году доклада Римского Клуба (посвященного 50-летнему юбилею Клуба и выражающего консолидированную позицию его членов), 98% доходов от финансовых операций имеют спекулятивный характер! Финансовый капитализм, как утверждает известный французский экономист Тома Пикетти, паразитирует на сфере реального производства, поскольку в силу ряда причин доходы на капитал растут быстрее темпов экономического роста в реальном секторе экономики. Легкие деньги финансовых игроков бросаются на раскручивание потребительского ажиотажа с помощью рекламы и иных способов манипулирования массовым сознанием.

Все это ведет к разрушению трудовой этики и в целом этики как системы представлений о добре и зле. Особо следует выделить разрушение традиционных семейных ценностей. И в этом тоже есть влияние рынка, которому не нужны личности, включенные в системы социальных, в том числе наиболее устойчивых семейных, связей. Рынку нужны массы атомизированных потребителей, состоящих из носителей индивидуальных потребительских предпочтений.

В сложившихся условиях претензии западных ценностей на универсализм теряют свою этическую обоснованность. Понимание данного обстоятельства вовсе не означает, что России следует замыкаться в своей правовой самобытности. Напротив, задача состоит в том, чтобы предложить общезначимое, общечеловеческое правовое мировоззрение, основанное на принципах справедливости как равенства и ориентированное на возрождение тех фундаментальных ценностей, в которых сконцентрирован этический потенциал всего человечества.

Восстановление доверия — путь к утверждению справедливости и права

Огромная сложность, многофакторность, многосубъектность событий в гигантской сфере современных международных отношений — принципиально не позволяет ее участникам прогнозировать даже некоторые свои собственные будущие решения. Тем более такой прогноз невозможен в отношении других участников международного взаимодействия.

В этих условиях важнейшее свойство политики международных субъектов — ее предсказуемость. А поскольку прямых и непосредственных средств внешнего влияния на эту политику не существует, ключевым фактором устойчивости мироустройства оказывается расчет всех участников международного процесса на правовую обоснованность (то есть единую, выраженную в праве справедливость) решений и действий партнеров. Иными словами, расчет на взаимное международное доверие.

Доверие, которое является основой взаимопонимания, — это фундамент человеческих коммуникаций на все уровнях, от семьи и сообщества до государства и цивилизации. И именно в этой сфере современный мир очевидным образом сдвигается в негативном направлении.

Социологи откровенно заявляют, что расширение поля недоверия — это характерная черта современного общества. В социальной философии одной из наиболее обсуждаемых проблем оказывается то, что в условиях современного постмодернистского ценностного релятивизма доверие к Другому, ранее основанное на общем понимании и признании неких фундаментальных идеалов и ценностей, — теряет эту свою основу. В такой ситуации Другой становится априори чуждым, а далее чаще всего враждебным. Это ведет к разрушению основ социального взаимодействия и усиливает непредсказуемость будущего.

Кроме того, присущие нашей эпохе процессы глобализации внешних для человека рисков снижают доверие к социально-государственной системе и ее экономическим, политическим и правовым институтам, не способным защитить от нарастающих угроз. Некоторые социальные философы в связи с этим уже предлагают от введенного Ульрихом Беком понятия «общество риска» переходить к новому понятию «общество катастроф».

Но такие же процессы стремительного разрушения взаимного доверия происходят и в межгосударственных отношениях.

В аксиологии уже не раз отмечалось, что из всех известных со времен античности смыслообразующих идеалов человечества, таких как Истина, Добро, Красота и Справедливость — именно Справедливость наиболее тесно связана с доверием. Ведь доверие — это, по сути своей, ожидание взаимности, вера в то, что партнер по взаимоотношениям ответит добром на добро, проявит солидарность и будет действовать в соответствии с принятыми правилами. Как отметил Зигмунд Бауман, справедливость является наиболее «социализирующей» из всех человеческих ценностей.

Но относится ли это к любой справедливости, к справедливости вообще? Как быть с тем, что ценностный релятивизм приводит современный мир постмодерна к возникновению все более разных, иногда полярно различающихся партикулярных представлений о справедливости? И возможно ли совместить эти разные справедливости в едином и общеобязательном международном праве?

Мне представляется, что это невозможно до тех пор, пока во все партикулярные, частные представления о справедливости не вернется основополагающий принцип равенства, который совокупный Запад, и прежде всего США, в последние десятилетия настойчиво — и всеми мыслимыми и немыслимыми способами — изымают из международного права.

После распада СССР мир в очередной раз убедился, что политика, не руководствующаяся единым правом, основанном на равенстве, — это политика голой силы, а не силы права. Американские лидеры с упоением заговорили об эре однополярности и о задачах наращивания и поддержания безусловной американской мировой гегемонии. И, отметим, начали все чаще призывать отказаться от ООН как «организации, неадекватной новым глобальным реалиям».

Однако, во-первых, хочу напомнить, что идеология и практика однополярного мира противоречит закону диалектики, согласно которому источником всякого развития является единство и борьба противоположностей. И призываю увидеть и признать тот несомненный факт, что после исчезновения социалистического лагеря с его коммунистической идеологией, как полюса глобальном диалектическом единстве противоположностей, освободившееся место сразу начали занимать самые темные силы регресса, носители крайне тоталитарной квазирелигиозной идеологии, оправдывающей практику терроризма.

Но дело не только в этом. Глобальный мир не может принять за аксиому заявления президентов США о том, что американцы избранный народ и что XXI век будет «веком Америки». И не только потому, что не хочет признавать американскую гегемонию.

Проблемой здесь является специфика насаждаемого США представления о справедливости, начисто лишенного представлений о равенстве. И дело, как представляется, не в американском стремлении господствовать, а в исторической мировоззренческой и ценностной специфике американской (шире — англосаксонской) культуры, которая осознает саму себя как единственно правильную и достойную подражания. В связи с этим хочу отметить малоизвестный факт: когда США после распада СССР начали утверждать на практике однополярное мироустройство через доктрину унилатерализма, тогдашний помощник президента США по национальной безопасности Кондолиза Райс заявила, что «...многополярность — это теория соперничества, конкуренции, а в своем худшем проявлении — конкуренция ценностей».

О каких ценностях здесь шла речь?

Думаю, что речь идет о главном внутреннем напряжении идеи справедливости, о конфликте между ее индивидуалистической и солидаристской трактовками.
Коммунистическая идеология пыталась сформулировать и реализовать коллективистскую идейную платформу справедливости, но фактически за рамками правового подхода. И хотя воплотивший эту идею реальный социализм продемонстрировал неадекватность такой неправовой справедливости социальным реалиям, это отнюдь не снимает самого исходного противопоставления.

Я уже как-то говорил о том, что при изучении различных древних и современных утопий, касающихся будущего мироустройства, меня поразило то, что западная, прежде всего англосаксонская, научная фантастика описывала будущий глобальный мир, включая его космическую экспансию, в целом под знаком всеобщего недоверия и войны. И что советская научная фантастика (Иван Ефремов и др.), напротив, описывала тот же будущий глобальный мир под знаком всеобщего мира, доверия и сотрудничества.

Суть этого различия гораздо глубже соперничества социалистической и капиталистической идеологии. Думаю, что этот глубинный смысл верно уловила в свое время русская религиозно-философская мысль, духовный опыт которой наш известный философ Арсений Гулыга назвал как «предчувствие общей беды и мысль о всеобщем спасении». С точки зрения права, эта русская идея всеобщего спасения трансформируется в признание равного права всех народов и государств на безопасное и благое будущее. Не права якобы избранных и призванных к гегемонии, а равного права на благо для всех.

Принципиальная разница между индивидуалистическим и коллективистским ценностно-правовыми подходами к будущему мироустройству заключается в следующем.

Локальные представления о справедливости индивидуалистического подхода, априори признающего неравенство, если их не сдерживать справедливостью единых, равных и обязывающих норм права, неизбежно наращивают тотальное взаимное недоверие. И превращаются либо в войну всех против всех по Гоббсу как на уровне локальном, так и на уровне глобальном, либо в тотальную несправедливость самого сильного. То есть в ту самую гегемонию, к которой стремятся США, прикрывая это стремление заменой слова гегемония на «лидерство».

Однако устойчивой с точки зрения благого миропорядка может быть лишь справедливость локального и глобального солидаризма равных субъектов. То есть справедливость коллективизма, которая именно в силу постулата соблюдаемого и защищенного правом равенства способна создать доверие к справедливому правопорядку.

Потому я думаю, что присущие российской правовой ментальности коллективистские и солидаристские ценности станут все более востребованы в мире по мере того, как господствующая в нынешнем западном праве идеология воинствующего индивидуализма будет обнаруживать свою ангажированность и свою нацеленность на утверждение эгоистических интересов наиболее сильных субъектов глобального взаимодействия.

Долг российской юридической науки — адаптировать эти идеи русской философии права к современной крайне сложной правовой реальности и вписать их в правовой миростроительный проект. Не право избранных (так называемого «золотого миллиарда») на лучшую долю, а равное право всех на то, чтобы достойно войти в будущее.

В заключение хочу подчеркнуть один важный момент. Нам надо суметь соединить присущий российскому народу коллективизм, сформированный, — можно сказать, выкованный, — суровой природой, бесчисленными оборонительными войнами, необходимостью объединить множество наций и народностей «общей судьбой на своей земле» (как сказано в преамбуле нашей Конституции), на основе принципов социального правового государства, с созданием конкурентной экономической и политической среды. Честная конкуренция в сфере экономических и, что не менее значимо, политических отношений — это современное преломление главного принципа диалектики, согласно которому единство и борьба противоположностей является источником всякого развития. Без этого стране грозит очередной застой, опасные последствия которого мы уже проверили на своем опыте.

Как сказал Аристотель, справедливость — величайшая добродетель, более удивительная и блестящая, чем вечерняя или утренняя звезда. Искренне верю, что не мы, так наши потомки на основе принципа справедливости создадут настоящую цивилизацию права, в которой человечество обретет высшую в своей истории степень свободы.


[1] Право есть искусство добра и справедливости (лат.)

[2] Хабермас Ю. Расколотый Запад. М. 2008. С.17.